Пианистка [litres] - Эльфрида Елинек

указания ЕМУ! И он к тому же обязан немедленно подчиняться. А еще она пишет: говори, мол, всегда вслух, что ты со мной в этот момент делаешь, и громко угрожай мне тем, что последует дальше, если я тебя ослушаюсь. Все надо расписывать детально. Надо подробно рассказывать и о каждой новой ступени ощущения. Клеммер вновь насмешливо спрашивает застывшую в молчании Эрику, что-де она себе вообразила и кто она такая?! В его насмешке таится и убеждение в том, что она – никто или что она – не Бог весть что. Он говорит о других пределах, которые известны только ему одному, потому что он сам вбил на этом рубеже пограничные столбы. «Граница начинается там, где меня заставляют делать что-то против моей воли», – иронически прохаживается Вальтер Клеммер по поводу серьезного положения дел. Он продолжает читать, но только так, для смеха. Он читает вслух громким голосом, но это доставляет веселье только ему одному: никто не вынесет того, о чем она просит, и это рано или поздно закончится смертью. Он читает инвентарный перечень болей и пыток. «Стало быть, мне нужно обращаться с тобой как с вещью». На уроки музыки это не должно никак повлиять, важно лишь, чтобы никто ничего не заметил. Клеммер спрашивает, не чокнулась ли она вовсе. Если она думает, что никто не заметит, она ошибается. Она сильно ошибается.

Эрика не произносит ни слова. Она пишет, что ее молчаливое стадо учеников по классу фортепьяно, вероятно, потребует объяснений, однако не получит ничего. Эрика самым грубым образом пренебрегает своими учениками, – возражает ей Клеммер. Уж он-то не станет обнажаться перед людьми, которые, все вместе взятые, глупее его, Клеммера. «Я не ждал такого от наших отношений, Эрика». Клеммер читает в письме, которое он при всем желании не может воспринимать всерьез, что он не должен откликаться ни на одну ее просьбу. «Если я, любимый, стану умолять тебя, чтобы ты ослабил путы, и если ты соблаговолишь последовать моей просьбе, мне, возможно, удастся освободиться. Посему не потакай никакому из моих заклинаний, это очень важный момент! Напротив, если я тебя об этом молю, сделай вид, что удовлетворяешь мою просьбу, а сам еще сильнее затяни на мне узлы, еще туже затяни путы. И ремни затяни еще на две-три дырочки туже. Чем сильнее, тем лучше. Кроме того, сунь мне в рот кляп из старых нейлоновых чулок, которые я заранее приготовлю. И заткни мне рот так, чтобы я не смогла издать ни звука».

Клеммер говорит: «Нет! Теперь все кончено». Он спрашивает Эрику, не хочет ли она схлопотать пощечину. Эрика не произносит ни слова. Клеммер с угрозой говорит ей, что если он и будет читать дальше, то только из интереса к тому клиническому случаю, каковой она собой представляет. Он говорит: «Такая женщина, как ты, во всем этом не нуждается». Она ведь вовсе не уродина. Тело ее не имеет недостатков, которые бросались бы в глаза. Разве что возраст. Зубы у нее все свои.

Здесь написано: «Затяни кляп резиновым жгутом, я покажу тебе как, затяни со всей силой, чтобы я не могла вытолкнуть его языком. Жгут уже подготовлен! Обмотай мою голову, прошу тебя, чтобы доставить мне еще большее удовольствие, обмотай голову комбинашкой, завяжи ее на моем лице так прочно и искусно, чтобы я не могла стянуть ее. И оставь меня в этом мучительном положении, оставь томиться на долгие часы, чтобы я не могла пошевелиться, оставаясь только с собой и только в самой себе». «А что же достанется мне?» – насмешливо спрашивает Клеммер. Он спрашивает ее, потому что боль, причиняемая другим, не доставляет ему радости, а боль, возникающая во время занятий спортом, – это совсем другое, он добровольно согласен ее терпеть: страдает при этом только он сам. Или когда по-сибирски обливаешься в сауне ледяной водой из горного источника. «Я принимаю решение, и я должен тебе объяснить, что я понимаю под экстремальными условиями».

«Издевайся надо мной и называй меня тупой рабыней, называй самыми последними словами, – просит Эрика в своем письме. – Рассказывай мне, пожалуйста, что ты сейчас делаешь со мной, описывай все степени муки, которую ты мне причинишь, не доходя в своей жестокости до этого на самом деле. Говори об этом, но свои действия только обозначай. Угрожай мне, но не выходи из берегов». Клеммер размышляет о тех многочисленных берегах, которые ему довелось уже исследовать, но вот такая женщина под него еще не попадала! «С ней, с этой старой скважиной, не отправишься к новым берегам», – говорит он про себя без особой радости. Он осыпает ее насмешками, но не вслух, а про себя. Он смотрит на женщину, которая желает достичь такого состояния, чтобы себя не помнить от блаженства, и спрашивает себя: разве поймешь этих женщин? Она думает только о себе. После всего, что произойдет, она из благодарности будет целовать ему ноги, читает он. В письме об этом сказано отчетливо. Письмо предлагает заняться тайными делами, укрытыми от взора общественности. Занятия музыкой представляют собой идеальную питательную почву для бродильного элемента всякой таинственности и скрытности, но они идеальны и для того, чтобы блистать на людях. Клеммер замечает, что письмо и дальше бесконечно продолжается в том же духе. То, о чем он читает, он может рассматривать только как курьез. «Я хотел бы как можно быстрее покинуть это помещение» – такова его конечная цель. Его удерживает только любопытство, как далеко может зайти человек, который мог бы касаться звезд рукой! Клеммер, эта шустрая и далекая звездочка, уже давно приблизился к ней. Универсум музыки простирается вдаль и вширь, этой женщине нужно лишь протянуть руку, однако она удовлетворяется малым! Клеммера подмывает дать Эрике хороший пинок.

Эрика смотрит на мужчину. Когда-то она была ребенком и никогда им больше не будет.

Клеммер отпускает шутку по поводу того, что незаслуженные побои несправедливы. Эта женщина считает, что заслужила побои уже тем, что она существует, но этого недостаточно. Эрика вспоминает о старых эскалаторах в универмагах ее детства. Клеммер посмеивается, что у него разок-другой может не сдержаться рука, он вовсе не спорит, но что чересчур, то чересчур. Когда дело доходит до интима, то баловство ни к чему. Она испытывает его на предмет любви, это и слепому видно. Она экзаменует его, как далеко он может зайти в своей любви к ней. Она проверяет его на вечную верность и хочет получить доказательства еще до того, как они приступили к делу. Это ей